Памяти Саквана Берковича (1933-2014)

Пуритане могут быть охарактеризованы как чрезвычайно сложная и разнообразная группа религиозных реформаторов, которые появились в Церкви Англии во второй половине XVI века и разделяли в той или иной мере сочетание более или менее последовательного реформатского богословия с критическим отношением к существующей церкви, а также к английскому обществу и государству. Их численность и влияние стабильно росли вплоть до их победы в Гражданской войне в Англии и установления диктатуры Кромвеля. С восстановлением монархии Стюартов в 1660 году пуританство в Англии пошло на спад в условиях резко усилившихся гонений, в значительной степени потому, что как движение оно в значительной мере связало себя с политическим радикализмом и республиканством, которое часть населения страны сочла тиранией. Тем не менее пуританизм в значительно большей мере сохранился  в тех частях Британской Северной Америки, которые были колонизированы группами, порвавшими с Церковью Англии и образовавшими отдельные конфессии. Одной из их групп стали конгрегационалисты двух направлений - сепаратисты (и.н. пилигримы), основавшие Плимутскую плантацию в 1620 г., а затем более умеренное движение, создавшее колонию Массачусетс, а затем из отколовшихся групп Коннектикут и Род-Айленд в 1630-е гг. Другим направлением стали английские пресвитериане, оказавшиеся не в состоянии одержать столь же убедительную победу, как в Шотландии, но создавшие в Америке начиная с того же Массачусетса целый ряд общин на протяжении XVII в.

К пересмотру историографии

Не многие события истории раннего Нового времени удостоились более противоречивых оценок ученых-гуманитариев, чем пуританство, особенно новоанглийское. Сложилось так, что историки ранней Америки, как правило, обращали внимание прежде всего на сепаратистские и другие независимые общины. Пионером современных исследований пуританской культуры стал Перри Миллер, чьи спорные  работы, такие, как "Новоанглийское мышление" (1953) и "Изгнанные в пустыню" (1956) появились на волне подъема американского патриотизма в середине ХХ века и сохранили свое влияние до новой волны исследований пуританизма (как конфессиональных, так и светских) в 80-е гг. Допустив в силу своего агностицизма ряд серьезных ошибок, раскритикованных следующим поколением ученых и богословов, таких, как Джон Герстнер, Миллер был тем не менее первым историком, оценившим важность пуританизма как сложного и многопланового комплекса богословских, философских и политических идей, специфически религиозных и социально значимых практик, отражающих все многообразие  отношений между Богом и человечеством. Для Миллера пуританство было динамичной и мощной общественной силой, быстро адаптировавшейся к изменяющимся (в том числе под его собственным влиянием) социальным условиям и активно формировавшей интеллектуальный и культурный климат не только XVII, но и  XVIII веков.

В недавней работе Кристина Ли Хаерман пишет: "Многие историки, последовавшие Миллеру в 1960-х-70-х гг., такие, как Ричард Бушман, пришли к выводу, что жизнеспособность и целостность пуританства как культурной силы были подорваны более широкими социальными и интеллектуальными задачами. По их мнению, рост торгового капитализма в Новой Англии и распространение просвещенческой науки создали гораздо более светское, конкурентное и материалистичное общество, в котором благочестие быстро размывалось мирским духом янки. Однако в последнее время другие ученые утверждают, что влияние пуританизма, даже посреди космополитичной и шумной торговой Новой Англии, сохранялось и в XVIII в., в течение которого большинство жителей региона оставались погружены в пуританские ценности и духовность. В самом деле, именно пуританский акцент на социальной иерархии и общинных обязательствах, а также аскетическая набожность и нетерпимость к конкурирующим идеологиям придали силу буржуазной экспансии в Новой Англии, в то же время ограничивая способность рыночной экономики и стремления к прибыли изменять социальные отношения и ценности " (1). 

Если историки продолжают спорить о степени влияния пуритан в XVIII в., то вряд ли можно оспаривать их значение для религиозной и интеллектуальной культуры предыдущего столетия. Левые социальные историки 1970-х были склонны считать, что пуританская доктрина, проповедуемая с кафедры, оставалась уделом интеллектуалов и оказывала лишь небольшое влияние на более широкие слои населения Новой Англии. Однако следующее поколение исследований не оставило сомнений, что пуританское богословие охватывало все классы и социальные группы страны и что даже самые скромные фермеры и рыбаки часто хорошо разбирались в библейском учении и имели практический опыт применения важнейших принципов христианской веры, таких, как возрождение и обращение. Они хорошо понимали то, что слышали с кафедры, и по большей части принимали это как сущность истинного христианства. В то же время тот факт, что это была культура грамотных людей, причем не только служителей, не позволяет охарактеризовать ее как то, что Жак Ле Гофф назвал "средневековым миром воображаемого". Разумеется, ей было свойственно убеждение в существовании широкого диапазона  сверхъестественных явлений, чудес, знамений, избавлений, сатаны, сил зла, колдовства (что, как известно, показал Сейлемский кризис 1692 г., причем с очень тяжелыми результатами именно из-за игнорирования христианского просвещения (2)). Однако сложность представлений о сверхъестественном в Новой Англии такова, что лишь недавно стала возможной менее предвзятая оценка этого явления и порожденных им событий.

Внешняя и внутренняя сторона

Что обычно считается критерием принадлежности тех или иных христиан к пуританизму? Поверхностный вгляд может свести это явление к стремлению, опираясь на авторитет Священного Писания, очистить культ и / или культуру от удержанных из средневековья заблуждений и греховных практик, добиться от гражданского правительства строгой защиты религии и общественной морали, борьбы с массовыми пороками (пьянство, разврат, азартные игры, сквернословие и т.п.), роскошью, мирским искусством и, в некоторых случаях, с социальной несправедливостью, а также к стремлению упростить литургию, ритуал, церковную власть и управление и искоренить пренебрежение христианскими обязанностями. Все это будет в той или иной мере верным, однако ни в коей мере не вскроет сути явления, относящегося, с одной стороны, к основам христианского мировоззрения и жизни, с другой - к природе церковно-общинной и политической власти.

Если начать с о внешней стороны, то у всех пуритан - и у пресвитериан, и у индепендентов богослужение было простым и строгим, и состояло из пения псалмов (которые составляли единственный текстуальный материал согласно т.н. регулирующему принципу и исключительной псалмодии) и проповедей на конкретные тексты Писания, с минимумом барочной риторики, цитат на латыни и т.п. (т.н. plain style, простой стиль, отличавший пуритан от англикан и тем более от посттридентских католиков). Если же говорить о церковной власти и структуре, то выяснится, что наиболее последовательным проявлением пуританизма были именно независимые (конгрегационалистские) Церкви Новой Англии, пользовавшиеся полным самоуправлением и фактически составлявшие сетевую структуру без централизованной власти, где в полном смысле все служили всем. Пресвитерианские Церкви пользовались несколько меньшей автономией, ибо иерархия пресвитерий и совещаний, состоящих из ведущих пресвитеров и проповедников (а иногда и активных членов общин), предписывала правила их внутренней жизни и политики.

Все это, однако, не главное по сравнению с пуританским принципом церковного членства, которое ограничено благочестивыми, то есть людьми, ведущими подлинно христианскую жизнь. Конгрегационалисты Новой Англии приняли самые жесткие стандарты допуска в Церковь, требуя, чтобы каждый человек, подавший заявку на членство, мог засвидетельствовать публично, часто в письменном виде, о своем опыте обращения. Большинство пресвитериан также рассматривали личное и сознательное обращение как центральный смысл того, что значит быть христианином, но они не ограничивали членство в видимой церковной общине теми, кто реально мог исповедовать такой опыт. Отметим, что это создало длительный и не завершенный по сей день спор между этими направлениями, хотя самоанализ как условие вступления в общину сегодня практикуется очень редко.

Именно такой взгляд на обращение является ключом к пониманию духовности пуритан, а отчасти и некоторых других направлений евангельского христианства (например, строгих баптистов). Более того, этот религиозный опыт на самом деле объясняет очень многое в культуре Нового времени, а отчасти и современности. С другой стороны, богословский контекст пуританского понятия обращения обеспечивает вера в предопределение, которая, не будучи изобретением Кальвина (как максимум, он включил ее в контекст систематического богословия), была принята в итоге реформатами, пресвитерианами, конгрегационалистами, а также баптистами и некоторыми другими группами.

Благодать, возрождение и обращение

Вслед за Павлом и Августином кальвинизм исходил из того, что человечество, унаследовав изначальный грех прародителей, подверглось полному падению - не в том смысле, что оно греховно настолько, насколько возможно, а в том, что грех повредил все без исключения стороны человеческого бытия, и человек "мертв по преступлениям и грехам" (Еф.2.1). При этом Бог, в Своей бесконечной милости, избавляет избранных Им грешников от вечной погибели, которой в силу природной и личной греховности по справедливости заслуживает все человечество (Рим.3.23). Чрезвычайно важно понять, что это Божие решение о том, кто будет спасен или проклят, вне зависимости от его соотношения с допущением падения (очень сложный религиозно-философский вопрос), принимается до начала истории и не зависит от дел людей на протяжении их жизни (Рим.9.11-21). Также Бог не дает людям какой-либо возможности убедиться в своем спасении по делам, совершаемым ими (Еф.2.8-9), и никакие их действия не могут изменить указов Божиих и предназначения конкретного человека.

Тем не менее избранные (святые) в какой-то момент своей жизни обретают глубокое чувство внутренней уверенности, что они причастны Божией спасительной благодати. Их надежду открывает опыт обращения, который переживается людьми внезапно или постепенно - от ранней юности до смертного одра - и должен быть воспринят и понят общиной, чтобы человек мог считаться подлинным членом Церкви Христовой. Значимо здесь также то, что этот подход со временем стали в той или иной мере разделять и некоторые богословские течения, смягчившие веру в предопределение или даже пересмотревшие ее, как ранний уэслианский методизм.

Смысл предопределения в Церкви

Нет нужды особо подчеркивать, что современное мышление, как правило, считает иудео-христианское учение о предопределении нонсенсом. Разглагольствования о "несправедливости Бога", о том, что детерминизм якобы вредит нравственному поведению (хотя ни один кальвинист не отрицает наличия субъективной человеческой свободы и нравственной ответственности!) нередко сопровождаются недоумением, почему пуритане не впадали в отчаяние и не погружались  в удовольствия мира сего, чтобы наслаждаться моментом, так как они не могли ничего сделать, чтобы повлиять на свою вечную судьбу в будущей жизни. С христианской стороны наиболее важной для ответа на подобные обвинения является необходимость переориентировать сознание людей. Для этого следует, руководствуясь "вчувствованием" в прошлое, подчеркнуть с самого начала, что множество мужчин и женщин в Европе и Америке, веривших в предопределение (в том числе пуритане), никоим образом не были ни убогими, ни впавшими в отчаяние, лицемерными или морально неустойчивыми людьми.  Кальвинизм нередко подчеркивает, что это не спекулятивная тема, а утешительное учение, дающее верующим высокий покой и безопасность. С другой стороны, те исторические обстоятельства и ситуация общественной жизни, которые делали веру во всевластие Бога столь убедительной и обнадеживающей для множества людей, вряд ли куда-то делись сегодня.

Радикальные перемены в жизни большинства европейцев в раннее Новое время нельзя сводить к следствиям какой-то одной причины или даже множества причин. Протестантская Реформация XVI в. разорвала духовное и идеологическое единство западного (а частично и православного) мира, вызвав кровавые религиозные войны и вековую напряженность в отношениях между конфессиями. Эпоха становления капитализма с беспрецедентным ростом торговли и коммерции (в особенности с коммерциализацией  сельского хозяйства) обещала  хорошую прибыль для торговцев и крупных землевладельцев, но лишала основного источника средств к существованию огромное количество людей. Инфляция и впервые возникший в истории Запада феномен массовой безработицы порождали беспрецедентную нищету; растущее обогащение богатых и обнищание бедных привели к появлению массы маргиналов, бродяг, калек и мелких преступников. Наконец, европейцы открыли и начали колонизировать совершенно новый и странный для них мир в Восточной Азии, Северной и Южной Америке.

Все эти знаменательные изменения, породившие огромную вспышку аномии с частичным распадом ценностей и общественных связей,  глубоко тревожили абсолютное большинство людей независимо от их положения в обществе, усиливая  необходимость социального порядка, интеллектуальной и моральной уверенности и духовного утешения. Для очень многих учение о предопределении ответило на эти насущные внутренние потребности. Его грандиозная сила, утешающая обеспокоенные души, вытекала из широкого утверждения, что, определяя вечные судьбы людей, Бог имеет также всеобъемлющий план всех событий и человеческой истории, что каждое событие в жизни людей и народов как-то склоняется к конечному торжеству Добра над злом, порядка над хаосом, Христа над сатаной. Иными словами, Кальвин, Цвингли и их многочисленные сторонники, в том числе пуритане и баптисты, рассматривали всю историю как развертывание грандиозной космической драмы, в которой каждый человек имеет определенную, свойственную только ему роль. Не обладая метафизической свободой, люди могли иметь уверенность, что не только их жизнь, но каждое их действие имеет смысл, и что их стремления и страдания в настоящее время, в конечном счете должны милостью Божией  создать будущий совершенный мир без зла и греха.

Эта уверенность пуритан была полностью противоположна любой пассивности или отчаянию.  Напротив, они обладали исключительно активной жизненной позицией, постоянно стремясь изменить и общество, и правительство согласно исповедуемой ими воле Божией, как она изложена в Библии. Также они стремились вести благочестивую и дисциплинированную жизнь не потому, что надеялись праведным положением заслужить себе спасение. Вместо этого они считали, что способность христиан подавлять в себе злые наклонности дает некоторые доказательства того, что они входят в число избранных святых. Иначе говоря, пуритане не рассматривали благочестивую, нравственную жизнь, как дела спасения человека, но, скорее, как обнадеживающий признак избрания, которое позволит им однажды наслаждаться вечным блаженством на небесах. Далеко не всегда такой подход вел к полной уверенности человека  в своей вечной судьбе, но, по крайней мере, эта уверенность была серьезной, а не легкомысленной, и она стимулировала верующих удвоить свои усилия, чтобы очистить свою собственную жизнь и общество в целом. Для множества верующих людей раннего Нового времени не было ничего важнее, чем получить обоснованную уверенность в спасении и подвести к тому же своих детей и близких.
 
Семья и воспитание в пуританском мышлении

После Второй мировой войны и особенно в течение последнего полувека все большее внимание историков (причем не только американских) привлекает изучение практик воспитания и образования, а также гендерных ролей и идеалов мужчины и женщины в контексте пуританской культуры. При очень широком разбросе интерпретаций эти исследователи подчеркивают важность религиозной веры в формировании идентичности и взаимоотношений раннесовременных европейцев и американцев, в том числе самых значимых для человека отношений между родителями и детьми, мужьями и женами,  значение семьи как земной основы Церкви и подхода классического протестантизма к браку, обучению и воспитанию детей. Большинство подобных работ посвящены пуританам, хотя есть и исключения (3); некоторые исследования, в частности, посвященные женщинам Новой Англии, особенно с 1980-х гг., написаны феминистками (Л.Тэтчер, К.Карлсен и др.) и отличаются большой тенденциозностью, безосновательно приписывая пуританам женоненавистничество с чисто средневековыми предрассудками, касающимися склонности женщин, особенно зажиточных, к жадности, манипуляции, колдовству и т.п. Существуют тем не менее и попытки вспомнить добрым словом пуританскую апологию "доброй жены", игравшей важнейшую роль в материальном и духовном благосостоянии семей и исполнявшей широкий круг практических обязанностей и забот, в том числе касавшихся помощи мужу в финансовых и юридических вопросах.

Книгой, которая инициировала научный интерес в этим темам и стала классикой, была "Пуританская семья" Эдмунда Стэнли Моргана (1944). По убеждению этого историка (заслугой которого были также биография Джона Уинтропа и изучение вклада Церкви в ликвидацию рабства в США), семьи ранней Новой Англии воплотили уникальный пуританский акцент на сочетании иерархии и порядка с согласием и взаимностью. Достаточно большая власть, возложенная на мужей, отцов и господ, предполагала понимание того, что каждый член семьи имеет определенные права, а также обязанности. Морган утверждает, также, что этот взгляд оказал влияние на последующее религиозное развитие Новой Англии. Пуритане были неколебимо убеждены, что святость никогда не передается по крови, но воспринимается прежде всего через семейное воспитание, и благочестивые семьи много чаще воспитывают богобоязненных и достойных детей - что побуждало служителей сосредоточить свои пастырские усилия на окормлении семей и содействии в воспитании их старшим членам. Это убеждение Морган красиво, но совершенно неудачно назвал духовным трайбализмом, забывая, что в отношении дара веры кальвинизм не признает никаких генетических или врожденных преимуществ.

25 лет спустя ту же тему затронул Джон Демос в продолжающей подход Моргана работе "Малое содружество" (1970), посвященной исседованию семейной жизни и взаимоотношений между поколениями в колонии Плимут - к чему добавляется неплохо документированное описание повседневности и быта пуритан-сепаратистов. Элементы "живой истории" соединяются тем не менее у Демоса со спорными заявлениями о том,  что малый размер пуританских хозяйств вынуждал членов семей к взаимовыручке и подавлению чувств гнева или разочарования по отношению друг к другу. С другой стороны, историк считает (на далеко не всегда убедительных основаниях), что это приводило к многочисленным мелким конфликтам по гражданским и религиозным вопросам, далеко не христианскому сутяжничеству с готовностью судиться по тривиальным вопросам, что было заметно в жизни большинства общин.

В том же 1970 г. Филипп Гревен опубликовал "Четыре поколения" - первое из своих  двух важных исследований о вкладе религии в американскую семью, написанное в основном на материале Массачусетса. Гревен изображает мужей и отцов Новой Англии как патриархов, которые, в силу своего долголетия и рычагов наследственного права оказывали огромное влияние даже на своих взрослых детей. Этот патриархат начал слабеть в XVIII в., так как многие подразделения семейных ферм резко сократили посевные площади, которые отцы могли распространять среди своих детей. Как только, таким образом, родительский контроль над экономическими возможностями детей ослаб, новоанглийская молодежь стала чувствовать себя более свободно и напористо и смогла бросить вызов власти старших поколений, а затем и метрополии. Несколько позже Гревен приступил к более амбициозному проекту, желая  связать различные религиозные убеждения с режимами воспитания детей в книге "Протестантский темперамент" (1978). Здесь он выделяет три стиля жизни, преобладавших среди американцев с XVII до начала XIX в. Первый из них, который историк называет "евангельским", был присущ пуританам, баптистам и методистам. Сторонники этих направлений обладали сильным убеждением в греховности человека и стремились к полной власти над своими детьми, используя все средства, чтобы подчинить их волю.

В более зрелом возрасте многие дети, воспитанные в таких семьях, переживали опыт обращения, связанный, по Гревену, с проецированием на Бога родительских характеристик (в чем правомерно усмотреть влияние психоанализа). Другая группа, менее патриархальная и более эгалитарная, которую Гревен характеризует как "умеренную", выступала за менее строгий подход к формированию воли детей, на которую родители стремились воздействовать скорее личным благочестием и примером. Будучи меньше сконцентрирована на грехе, эти предшественники либеральных протестантов стремились контролировать склонности детей, но не подавлять их. Наконец, третья группа, названная историком "аристократической", осыпала детей любовью и практиковала попустительский стиль воспитания, в лучшем случае стимулируя у молодежи самоутверждение и карьерные амбиции, а в худшем - развивая пороки и жизнь, преданную страстям.

(1) Leigh Heyrman С. Puritanism and Predestination Автор (известна также сопоставлением идеалов семьи и образования в различных протестантских направлениях) ссылается на новаторскую работу: Innes С. Creating the Commonwealth. N.Y.,1996
(2) См: Элла Г. В защиту Коттона Мезера: новый взгляд на дело Сейлемских ведьм.
(3) Работа Яна Льюиса "Деятельное счастье" (1983), описывающее распространение в XVIII в. идеала брака по любви и доброты в воспитании детей, к сожалению, посвящена в основном англиканской (штат Вирджиния), а не пуританской общине. Для полноты картины следует упомянуть работу Барри Леви "Квакеры и американская семья" (1988), хотя она и посвящена движению, которое (по крайней мере до влияния на него протестантского фундаментализма)  сложно назвать христианским. Леви противопоставляет "авторитарное" пуританское воспитание более либеральному квакерскому, целью которого было постепенно взрастить в детях "внутренний свет", имеющийся во всех людях. Также в отличие от пуритан, делавших упор на институты Церкви и школы, ранние квакеры особо подчеркивали роль домашней общины и возлагали задачу религиозного воспитания почти исключительно на родителей.