1. Два крыла Реформации

Реформация - не единственнное событие в жизни Европы XVI века (1). Но в ее истории нет ничего, на что она не повлияла бы, а люди, ее совершившие, сыграли свою роль во всех европейских событиях (2). Реформация как таковая была комплексным замыслом, обращенным ко всему обществу, и этот замысел исходил от конкретных людей. И раньше были реформационные устремления - у вальденсов, Яна Гуса и многих других. В результате того, что сделал Лютер, на путь Реформы встали многие другие известные люди - Цвингли в Цюрихе (уникальный случай почти параллельного развития), его преемник Буллингер, Бусер в Страсбурге, Эколампадий в Базеле, преемник и учение Лютера Меланхтон и, наконец, Жан Кальвин в Женеве (3).
История Реформации была описана много раз, и каждый раз мы видим, что точка зрения тех, кто пишет историю, имеет влияние на то, о чем они пишут. Герои и призраки истории - это чаще всего продукты мышления историка. Сегодня я хотел бы поставить несколько заголовков и сосредоточиться на том, что есть два крыла Реформации, обычно связываемые с именами Лютера и Кальвина.

Если новизна производит разрыв, если изменения в мышлении и действиях людей или групп радикально меняют их путь, то можно предположить, что до этого имела место некая односторонность.  Возможно, это было необходимо, ибо перемена, идущая против привычек, может возобладать только тогда, когда появляется мужество, чтобы изменить односторонние позиции. Для того, чтобы предложить новый способ мыслить и создать осведомленность о нем, простого желания не хватит. Это требует времени, достаточного, чтобы чему-то научиться и настойчиво проводить это на практике. Недостатком этой необходимости является тот факт, что с течением времени односторонность не всегда признается таковой. Следующие поколения должны в определенной степени идти на риск ошибок и считаться с побочными эффектами.

Весь спектр Реформации можно оценить только в том случае, если рассмотреть разные его стороны, а также те явления, которые принадлежат к ней лишь формально или даже просто приписывают себе некое отношение к Реформации. Реформация XVI века имеет по крайней мере два крыла и нуждается в них: это лютеране и реформаты (4). Я хочу подойти к этому предмету таким образом, чтобы попытаться прояснить вопрос: в чем сегодня мы видим сходство и различие реформаторских усилий Лютера и Кальвина? Я не утверждаю, что об этом придется говорить заново. Представление об общности и различиях сегодня, как правило, есть. Моя цель состоит в том, чтобы понять, каким образом Реформация Лютера и Кальвина смогли прийти из двух разных культурных миров и были разработаны для них же. Для этого я должен буду очень кратко рассмотреть раннюю эволюцию реформированных церквей, чтобы оценить многообразие Реформации, в том числе и вклад в нее Кальвина.

2. Мартин Лютер, монах и реформатор Германии; Жан Кальвин - гуманист и реформатор не только Женевы

а) Отношения

Лютер и Кальвин никогда не встречались лично. Очень вероятно , что они были знакомы с трудами друг друга и общались через посредников, особенно через Филиппа Меланхтона, сторонника Лютера и друга Кальвина. Лютер мог высказываться о Кальвине очень положительно; так, он хвалит его немалые  усилия примирить Виттенберг и Цюрих в вопросе о Вечере Господней, хотя и не было достигнуто , к сожалению , никакого соглашения). В то же время ясно, что они отличались по темпераменту и характеру своей работы. Так, Кальвин писал Буллингеру в Цюрих (и нечто сходное Меланхтону): "Но мне хотелось бы, чтобы

Вы подумали, что значит для нас великий человек Лютер, имеющий чрезвычайно большие духовные дары, через которые он обрел мужество и непоколебимость, чтобы учить и действенно работать на разрушение царствования антихриста и распространение учения о спасении... Если бы он только мог сохранять равновесие своей бурной природы, которая выливается наружу! Если бы его страсть, которая, видимо, является врожденной, была обращена только против врагов истины, а не против слуг Господа, хотя и ошибающихся!.. И все-таки наш долг признать то, чем мы ему обязаны и какую пользу извлекли из его гениального таланта. Так что я прошу Вас и Ваших коллег: поминайте рабов Христовых, которые значат для нас столь многое".

Нам знакомо лишь одно письмо Кальвина к Лютеру, написанное в 1545 году, которое, к сожалению, не дошло по халатности Меланхтона, который должен был его передать. "Если бы я мог прилететь к Вам как птица, - пишет Кальвин Лютеру, -  чтобы хоть полчаса наслаждаться Вашим присутствием! Как мне хотелось бы обсудить не только этот вопрос (речь шла о т.н. никодемитах - протестантах, которые продолжали посещать католические храмы и избегали открытой приверженности реформированной Церкви), но и многие другие!.. Но даже если мы не сможем встретиться на земле,  я надеюсь, будет возможно в Царстве Божьем. Прощайте, великий человек, превосходный слуга Христа, чтящий Его, как чтут Отца! Пусть Господь просветит Вас Духом Своим ради нашей общей цели - благополучия Его Церкви. Ваш Жан Кальвин". Так начались и закончились отношения двух реформаторов.

b) Личности

Оценка, что Лютер обладал "бурной природой", время от времени исходила из уст не одного Кальвина. Однако из его писем, где он, как правило, сдерживал эмоции, ясно, что Лютер, которого он считал другом и коллегой, не раз позволял себе вредные, порой недопустимые слова и действия.  Он не только предельно резок с папистами, но, читая его памфлет "Против евреев и турок", можно усомниться в его программе: "Не силой, но словом". Лютер никогда не был пацифистом, и власти могли вполне полагаться на него там, где он возлагал на меч и силу весьма широкие полномочия. Но и слово было для него грозным оружием, действительно "острее всякого меча".

Он не особенно придавал значение классическим приемам риторики, и именно потому, что его слова были грубы, они могли побуждать людей. "Не силой, но словом" - это значило не только для Лютера, но и для многих других лишь то, что Реформация должна идти со стороны Церкви без внешней силы принуждения. Его отказ поддержать Мюнцера означал, что Реформация не вправе содействовать революциям. Она должна совершать дело свое, то есть Божье - вот в чем был абсолютно убежден Лютер. Лично он, как известно, был человеком достаточно чувственным. Он с удовольствием пил пиво и обожал домашнюю кухню жены Катарины. Во многих отношениях он был просто человеком из народа, не забывшим кувалду и грубый фартук.

Кальвин как личность был совершенно другим. Мало того, что как француз он вырос в совершенно другой культуре - в отличие от Лютера он был довольно интровертированным человеком с невысокой самооценкой, застенчивым и почти беззащитным. Он ценил стоиков и уважал их работу над собой, считая, что их мораль можно христианизировать и она станет прекрасным руководством и для верующих, и для других людей. Будучи человеком сострадательным и мягким, он вынужден был бороться за своих братьев, и даже его письма с призывами бороться полны сострадания. Если Лютер, где бы он ни был, оставался красноречивым проповедник, то Кальвин везде, даже на амвоне, производит впечатление в основном вдумчивого учителя. Строгость интеллекта, доказательства того, что Церкви Реформации есть истинно Вселенская Церковь, увещания к стойкости - вот что отличает его риторику. Кальвин держал дистанцию в спорах и значительно реже поддавался эмоциональным вспышкам, чем Лютер, хотя в его письмах и даже "Наставлениях" встречается сарказм и едкая полемика. Поэтому обычно считается, - хотя это и неверно - что он человек "головной", в отличие от "пузатого Лютера".   

3. Конец времен или Новое время? 

Лютер не был рожден как реформатор. Жесткие корни в католической вере своего времени он обрел в монастыре. В поисках уверенности в спасении он стал монахом и испытал всю религиозную практику своего ордена августинцев. Но ни обеты, ни уединение, ни отрешенность, ни молитва по уставу не дали ему того, чего он искал - уверенности в вечной жизни. Ибо разве не Сам Бог наделяет этой вечной жизнью? Лютер все чаще вынужден был признавать, что монашеский путь не ведет к цели. Он признает его своим опытом, но требованием для него становится только правило Писания. Н

ельзя недооценивать то, что это значило для Лютера, ибо он не раз говорил, что выбрал монашество, чтобы получить уверенность в вечной жизни, но затем этот путь становился для него все более проблематичным, пока, наконец, он не отверг его вовсе как нехристианский. Изначально его целью было не более чем помочь Католической церкви и освободить ее от «вавилонского плена». И тем не менее у него росло убеждение, что дьявол извратил даже лучшее наследие Церкви, каковым Лютер изначально считал монашество. Человек может поступать хорошо, но поиск спасения как того, что можно заслужить - от дьявола. И это значило, что дьявол вцепился в сердце Церкви. Папство и иерархию, которым Лютер прежде служил, он стал считать штаб-квартирой антихриста, и появление таковой стало для него верным признаком конца времен.

9 октября 1524 года Лютер прочел первую проповедь без монашеского одеяния. Через неделю он принимает решение никогда не возвращаться к монашескому образу жизни. К 1528 году (через 11 лет после 95 Тезисов, считающихся началом Реформации) он счел монашество учреждением, противным Писанию, и с тех пор был полностью уверен в том, что то, что считалось путем, наиболее вознаграждаемым Богом, есть затея нехристианская, ибо она ведет к тому, что человек не хочет полагаться только на Христа, но в большей степени на качество своей жизни, которое должно быть вознаграждено Богом. Еще больше, однако, значило то, что именно тогда Лютер начал рассматривать себя как предшественника самой главной Реформации - прихода Царства, когда должны будут явиться новое небо и новая земля. Это коренным образом отличало его от других реформаторов, даже от Жана Кальвина в Женеве.

Сам Кальвин рассматривал Лютера как "свидетеля конца времен, как и ожидалось" (и в этом он был согласен с Бусером и Капитоном в Страсбурге), ибо ему представлялось, что "новое время и новый мир уже на пороге".  Поэтому когда говорят, что Жан Кальвин находится на пороге современности, это вполне логично, ибо он гораздо больше, чем в Лютер, вникал в международные события и в перемены в Церкви и в обществе, считая их лишь началом разворачивающейся драмы. Ощущение жизни в конце времен переживал и Лютер, считая его вполне библейским и присущим Иисусу и Павлу. Ожидания чеканили присущую ему точку зрения на будущее. В 1521 г. он писал своему отцу: «Я убежден , что день Господень уже рядом", а в 1544 году, будучи уже почти на смертном одре, отмечал: "Мир прейдет в ближайшее время".

Тот, кто объявляет "конец времени" и ожидает его всерьез, обычно не склонен к компромиссам, но и не ставит неподъемных задач, поскольку он может достичь своей цели в долгосрочной перспективе "конца света" или, выражаясь положительно, пришествия Царства. Это, однако, не значило для Лютера, что можно сидеть сложа руки - как в Церкви, так и в мире. Даже простое возвещение Евангелия и Царства Князя мира  может служить для улучшения ситуации и подготовки мира ко Дню Господню. Учитывая события, это должно было означать прежде всего избавление от лап дьявола, захватившего Римскую церковь. Лютер хотел католической Церкви, а не Римской. Чтобы Церковь снова стала таковой, она должна свергнуть папскую курию - град антихриста, и его самого, то есть папу.

Как мы уже сказали, настрой Кальвина был существенно иным.   Он вырос в атмосфере гуманизма, и именно возвращение к старым ценностям и древней мудрости стояло для него на повестке дня. На самом деле это было программой -  потому , что именно это движение будет формировать будущее и сможет изменить мир. Ценности и идеалы древней мудрости, образование для умов и сердец, которое позволит рассеять тьму и  идти к светлому будущему - эти идеалы гуманизма Кальвин разделял вполне. Даже "паписты", как он называл их, видели в невежестве корень страданий Церкви. Кальвин, также предпочел бы, чтобы католическая Церковь возродилась таким образом уже без римского владычества. Но его убеждение было таково, что с Реформацией, которую начал распространять Лютер, фактически произошло обновление Церкви.

Кальвин больше не верил в реформы в Риме, но убедился, что новое возникает поверх старого. Этот новый тогда подход библейского протестантизма привел в движение иной подход к соборности, означавший защиту от начатой Римом Контрреформации, а также создание и укрепление внутренней структуры сложившихся церквей. Антихрист, время ожидания которого для Лютера прошло, для Кальвина означал нечто иное, чем считалось прежде. Он не противник Бога в последнем великом сражении, но сила, стоящая за любой хитростью и злобой, с которыми столкнулась Реформа, любая власть, наносящая римский ответный удар. Все, что против нее можно было сделать, укладывалось во введенные Кальвином понятия испытаний и дисциплины. Появление антихриста здесь - еще не конец, но испытание на пути к будущему миру Божию и Его замыслу о Своей Церкви, который не может быть сорван.

Реформаты стали поистине странниками на земле, не имевшими здесь своего града, но ищущими будущего. Они всегда были в пути, и Декалог стал для них основным наставлением, а Псалмы - резюме жизни по вере. Они ждали вечной жизни, но не подсчитывали времена и сроки, искали новый мир, мечтали, надеялись  - и верили, что даже (или уже!) в этой жизни угодная Богу и счастливая жизнь возможна. Сохранить это основание было для них важнее всего, ибо именно так можно было выполнить задуманное Лютером - и Кальвином. Здесь мы имеем принципиальное отличие лютеранской и кальвинистской Реформации: спасение душ в лютеранстве, и также ответственность за мир - в кальвинизме. Это действительно два крыла Реформы.

4. Реформация князей и изгнанников

Отметим теперь еще один исторический факт. Лютеранство часто называют "Реформацией князей", а кальвинизм - "Реформацией изгнанников". Хотя это и стереотип, в нем есть глубокая истина и заметная разница между двумя крыльями Реформы. Без поддержки князя Фридриха Мудрого у реформы Лютера с точки зрения реальной тогдашней  политики не было бы никаких шансов. Сила папства накануне Реформации вынуждала немецких князей думать, чем уравновесить римское влияние. Нарушение Римом соборности Церкви ставило под угрозу их власть - и неудивительно, что многие князья обратились против Рима. Лютер был убежден, однако, что при всем необходимом повиновении светской власти она сохраняет свои полномочия лишь в силу того, что она хранит мир и содействует Церкви.

Он решительно привлек к делу светскую политику, когда в 1522 году, одновременно с серией проповедей, прочитанных им по пути из Вартбурга в Виттенберг, иконоборец Карлштадт успешно захватил бразды правления, а его сторонники стали успешно подстрекать крестьян к бунту 1525 года. В этих условиях спасти Реформацию могла только помощь немецких князей, от которых Лютер ожидал содействия потрясенной до основания Церкви, готовой в свою очередь поддержать их власть.  Исторически это понятно, и в то же время здесь лежит трагизм лютеранской Реформации. С учетом будущих событий на возникший вопрос о "праве" на революцию лютеранство уже в колыбели ответило отрицательно. Акцент на гражданские обязанности и послушание светской власти именно с тех пор стал важнейшей чертой лютеран и по сути разделил всю Реформацию на три этапа 1) княжеский лютеранский, 2) городской (Базель, Страсбург, Нюрнберг, Цюрих, Женева) и, наконец, 3) Реформацию изгнанников.

Кальвин как человек в определенной степени находится между вторым и третьим этапом. Как реформатор он явно относится к городской Реформации, но в результате своих действий, особенно активного служения среди  французских беженцев (сначала в Страсбурге в 1536-1538 гг.) он соприкоснулся уже с Реформацией изгнанников. Этот аспект в особенности хотелось бы подчеркнуть. Кальвин столкнулся во Франции с совершенно иной политической ситуацией, чем немцы. Он и французские лютеране не смогли привлечь на свою сторону ни одного крупного аристократа. Даже если первое издание "Наставления" Кальвина было посвящено королю Франциску I, которому он направил обширное послание, Кальвин вряд ли ожидал от него  реального изменения сердца - в лучшем случае это могло быть интеллектуальное понимание учения Реформации. Поиск помощи от правительства во Франции был немыслим - куда вернее под мощным влиянием Рима в его лице формировался опасный враг Реформации.  

Зародившаяся на Тридентском соборе (1545-63) Контрреформация очень рано достигла Германии. Шмалькальденская война между католиками во главе с императором Карлом V и протестантскими князьями и городами (1546-47) закончилась победой Карла. Аугсбургский мир (1555) достиг лишь некоторой хрупкой стабильности. Иначе обстояло дело на территориях Габсбургов и в Чехии, где в 1618 году вспыхнула Тридцатилетняя война. Франция Кальвина испытывала сильное влияние Карла V. После его смерти началось открытое гонение на гугенотов вплоть до Варфоломеевской ночи (1572), завершившееся лишь Нантским эжиктом (1598) и возобновленное после его отмены в 1685 г. Иначе говоря, Кальвину и беженцам-реформатам доверять светской власти не приходилось. У них не было почти никаких возможностей остановить гонения и даже принять беженцев.

Привлечение князей, которое позволило реформе Лютера выжить, здесь не прошло, поэтому Кальвин искал любых возможностей развивать Церковь, а ее членам - выжить под колоссальным давлением, что требовало от них огромных внутренних сил.   Учение Кальвина о предопределении принадлежит именно этому контексту, как и его понятие, что светская власть имеет лишь ограниченные полномочия и даже может быть злом пред Богом. Таким образом, реформатская Церковь стала поистине Церковью Креста, что означало для нее восприятие гонений не как поражения в битвах конца времен, а как "бичей Божиих" перед рождением нового мира. 
То, что Лютер воспринимал просто как близкий конец времен, Кальвин понимал как великолепную панораму библейской истории, в которой поражения и страдания истинного Израиля не только не удаляют его от Бога, но закаляют в верности Ему. Любовь Кальвина к ивриту и библейскому оригиналу шла рука об руку с его интересом к закону и справедливости , и это было вполне закономерно. Завет верности Бога своему народу, сохранение и спасение его среди нищеты и угнетения для Кальвина были истиной, привлекавшей все больше братьев и сестер.

5. Территориальное начало и международное продолжение

Реформа Лютера была прежде всего немецким событием. Его мысль быстро распространилась по всей империи, но его влияние на Реформацию мало вышло за национальные границы. Своим бесценным переводом Библии он сформировал не столько Реформацию, сколько немецкоязычное христианство. Тем не менее Реформация произошла прежде всего в германских странах. В ней было много направлений и тенденций, но именно Лютер задал здесь ее основной диапазон. Он обычно увещает, хвалит, порицает, но редко заботится о том, чтобы свести воедино базовые знания о вере, и от этого его мысль теряет лаконичность.

С Кальвином и особенно Реформацией изгнанников новое движение получает   кал не только новое понимание времени - не как близкого конца, но как становящегося будущего -  но новые контексты. С другой стороны Кальвин  как француз в Женеве работает над созданием подлинно международного движения. В городе беженцев обсуждается намного больше проблем, чем в Виттенберге. Имеющееся знание о событиях в южных городах Германии и и продвижении Реформы через Голландию в Англию и в Восточную Европу позволяют Кальвину задать не только фундаментальность, но и широту будущего протестантизма - что Лютеру оказалось не под силу. То, что многие международные организации имеют сегодня в Женеве свои штаб-квартиры - плод не только удивительных пейзажей , включая прекрасное Женевское озеро, но и наследия Кальвина.

6. Иконоборчество: "терпеть" - или "долой идолов"?

Здесь стоит отметить другого рода отличие между Лютером и Кальвином. Обычно считается, что отношение Лютера к изображениям было мягким, а Кальвина - нетерпимым. Мы уже отметили, что Лютер был почти "католическим" реформатором. Во многих вопросах, касавшихся внешнего оформления Церкви, он был менее строг, чем большинство его современников. В Вартбурге он заговорил даже об "иконоборчестве" в Виттенберге, а в своих проповедях из отъезда увещевал своих сторонников "быть терпеливыми".   Сам он действительно должен был пройти еще долгий путь - в 1522 году он еще даже не оставил монашество. И он не хотел, чтобы Реформа выродилась в небольшую группу - что было бы неизбежно, если бы она стала зависеть от сравнительно мелких проблем.   

Изображения в Римской церкви стали критиковать еще до Лютера, что спровоцировало появление гуманизма. Их подозревали в подмене веры внешними вещами. В лекциях по Посланию к Римлянам 1516 года Лютер заговорил о "слабых христианах" как о тех,  кто по какой - либо причине, обычно из страха или суеверия, нуждается для укрепления веры в изображениях или зависит от соблюдения внешних обрядов. К этому времени у Лютера уже созрело евангельское убеждение, что человек не может быть спасен соблюдением  внешних законов и церемоний (будь то обеты, пост, поклонение изображениям, или тому подобное), но только чере з веру он может быть праведен перед Богом и найти уверенности в спасении, без которой не может быть внутренней свободы. Но на вопрос, упразднить изображения или терпеть их, ответ Лютера был прост: пока терпеть, ибо суеверия могут быть преодолены только через правильную проповедь Евангелия и должное образование.

Ясно теперь решающее различие в оценке образов Лютером и Кальвином. Если они являются выражением суеверия, то через образование их ложное влияние преодолимо; если же они идолопоклонство, то об этом нет и речи. Но если мы имеем здесь дело с идолопоклонством, то как следует бороться с ним в Церкви? Означает ли "иконоборчество" просто строгое следование запрету на изображения в еврейской Библии, которая в этом отношении не проводит различия между Яхве и Ваалом? Можно ли считать в этом отношении Лютера католическим реформатором, а Кальвина чистым протестантом? На самом деле в вопросе об образах Кальвин признает их источником чувственное  воображение. Он не запрещает изображения как таковые, но считает, что их богослужебное употребление - зло, которое следует исключить в принципе, и этот подход образует всю его установку в этом вопросе. Опасность идолов была для него настолько велика, что Церковь должна родиться заново, чтобы быть свободной от идолопоклонства.

То, что Лютер высоко оценил изображения, отличает его от Кальвина и реформатской традиции. Запрет на изображения в еврейской Библии, прежде всего в Декалоге, он считал, особенно в  "Саксонском зерцале", заповедью, которая касалась только Израиля и его церемоний. То, что Кальвин считал все культовые образы идолопоклонством, было ветхозаветным подходом, имевшим решающее влияние на реформатов (6). Описание изображений как "книги для неграмотных" у Григория Великого и Лютера для Кальвина не проходит. При этом он не считал возможным остановиться на Декалоге.

В других местах Писание говорит, что дерево ничему не научит (Иер.10.3), а идол учит лжи (Авв.2.18). Многие из Отцов, такие, как Евсевий и Августин, понимали это и отвергли любые культовые изображения; Августин не допускал также их освящения. Эльвирский собор 306 года запретил стенные росписи, мозаики и т.п., используемые для поклонения.  Так что вопрос является древним, и Кальвин идет дальше, чтобы спросить: разве использование образов вместо книг - это нормально? Разве это не результат того, что церковь лишила народ Писания и библейской истории? К чему кресты в церквях, когда воскресший Распятый действительно проповедуется? Зачем молиться изображениям, когда в храме реально присутствует Тот, Кого пытаются изображать? Разве это не приведет к постепенному отождествлению Его с видимыми образами? Все визуальные изображения, кресты, статуи и т.п. отвлекают людей от созерцания Того, Кто непредставим, ибо понимание этого утрачивается. Чрезмерная реакция на идолопоклонство с уничтожением любых изображений, даже небогослужебных, для Кальвина - не показатель того, что изображения имеют смысл в Церкви. Они допустимы только для светского употребления.

7. Война, мир, усилия союза, а затем? 

"Не силой, но словом" - стало лозунгом Реформы. Но Реформация XVI века шла с войнами и насилием. Сила новшеств которая вызвала в некоторых местах нечто гораздо большее, чем надежды на реформирование церкви, принесла с собой хаос, с которым церковное и гражданское благосостояние начало разваливаться. Этого не удалось избежать ни там, где действовавшие с одобрения реформаторов власти не смогли удержать мятежные массы от гражданских войн, ни там, где протестантские государства столкнулись между собой. Аугсбургский мир на самом деле не достиг большого успеха для лютеранской стороны, в то же время разрушив почву, на которой она могла достичь взаимопонимания с реформатскими изгнанниками. Даже там, где лютеране и реформаты не враждовали между собой, они почти забыли общее наследие.

Вплоть до Вестфальского мира (1648) протестантские традиции не признавали друг друга, да и позже они были вынуждены с трудом уживаться, часто враждуя. Мир пришел только после Венского конгресса в 1815 году, и по инициативе сил, которые попытались привести к общему знаменателю обе конфессии. Полигоном здесь оказалась Пруссия, где Фридрих Вильгельм III проявил большой интерес к проблеме. в 1817 году он призывает к объединению реформатов и лютеран, что привело к появлению Объединенной Церкви Пруссии, в которой эта повестка дня действовала до ее реорганизации. Подобные союзы конфессий, однако, всегда были нежеланными детьми, ибо спускались сверху. С тех пор было еще три подобных объединения и, наконец, в 1973 г. было подписано Лойенбергское соглашение, признавшее полное, в том числе евхаристическое общение немецких лютеран и реформатов.
Если в XIX в. подобные объединения обычно диктовались государственными интересами, то в ХХ  возникла потребность в совместном финансировании церквей, что привело к оказанию денежного давления с навязыванием уний, общих доктрин и программ катехизации.

В других случаях, как, например, в Вуппертале, начались отколы от реформатства свободных церквей или, напротив, общин, вернувшихся в строгое лютеранство. Время конфессионализации по релионам безвозвратно ушло (впрочем, шаг к этому был сделан еще в 1815 году), возросла и роль свободных церквей. Независимо от того, было ли это плодом финансовых проблем, утраты вероисповедной строгости или же искреннего интереса к сближению, разнообразие аутентичной и живой традиции снижается все больше и больше на протяжении десятилетий и в контексте секуляризации.

8. Важность евангельского конфессионализма

Многие деноминации не признают такого положеня дел. Могут ли протестанты оставаться не согласными между собой? Мы все верим в одного Христа - что значит при этом то, что мы евангелисты, реформаты, баптисты и даже католики? Так рассуждают многие в нашем поколении, а многие католики и православные по-прежнему готовы спросить: а зачем нужна евангелическая церковь? Разнообразие нередко создает впечатление произвола, рыхлости и сектантства.  Но оно также может быть благословением и богатством. Богатство религии - это прежде всего богатство ее применимости к самым разным областям церковной и общественной жизни.

Позвольте мне на несколько минут заострить внимание на том, как это понимал Кальвин.
До сих пор я  характеризовал Кальвина как протестанта по преимуществу, отказавшегося делать католичеству те поблажки, что допускал Лютер в первое поколение Реформации. Но наряду с этим мы должны знать и об "экуменическом" Кальвине. Он был убежден, что единство Церкви, созданной Самим Христом, пребывает в разных общинах христиан, в том числе и под папой, просто потому, что это единство существует во Христе и  засвидетельствовано в Библии.

Для Кальвина само Писание с его уникальным многообразием не только обеспечивает прочную основу Церкви, но и единственно способно собрать рассеянных христиан в истинной Церкви Христа. Этого может не произойти в Церкви в ее исторической конституции, но это совершается в течение всей истории во Христе как ее Главе, Который собирает Свое рассеянное стадо. Реформация, по убеждению Кальвина, должна была объединить все группы истинных христиан независимо от иерархии, претендующей на статус Петра как "наместника Христа". Если бы этот союз зависел только от богословия, то, как писал Кальвин в 1541 году кардиналу Садоле, разногласили бы даже пророки и апостолы. В отличие от Лютера, Кальвин не стремился получить средневековый "Corpus Christianum". Он мог беспристрастно говорить о церквах во множественном числе. Ни одна из форм Церкви не должна, однако, забывать свое качество и переставать стремиться к  тому, чтобы быть подлинной Церковью. Ее руководство в этом - Библия, движущая сила - Дух Святой. Вот что действительно объединяет. 

Кальвин приводит слова Киприана Карфагенского (III в.): Так же и Церковь одна, хотя, с приращением плодородия, расширяясь, дробится на множество. Ведь и у солнца много лучей, но свет один; много ветвей на дереве, но ствол один, крепко держащийся на корне; много ручьев истекает из одного источника, но хотя разлив, происходящий от обилия вод, и представляет многочисленность, однако при самом истоке все же сохраняется единство". Говоря о положении дел внутри протестантизма, Кальвин видел большую опасность, что сторонники протестантизма не только не создадут единства, но и порвут друг с другом. Как бы он ни хотел выступить посредником между противостоящими взглядами - лишь 400 лет спустя было подписано соглашение между теми, кому следовало бы раньше прислушаться к его словам* (7).

"Реформация изгнанников" принесла с собой индивидуализацию, отмеченную двумя тенденциями. С одной стороны, они убедились, что ни одна община сама по себе не есть Церковь Христова и не вправе порочить других. С другой - что необходима простая солидарность, интерес друг к другу и братская поддержка. Каждая община есть часть Церкви, но не вся Церковь. Для Кальвина не требовалось, чтобы все церкви были согласны друг с другом по всем вопросам. До тех пор, пока не оспариваются вещи, сформулированные в древних символах веры, могут быть также терпимые доктринальные различия. Кальвин даже воздержался от того, чтобы перечислить пункты, по которым доктринальное единство обязательно, потому что такое определение могло бы принести соблазн зациклиться на данных доктринах вместо Христа.

Излишняя стрндартизация для Кальвина предполагает риск преувеличить значение формы во вред содержанию. Разнообразие нормально и желательно. Единство со Христом открывает большую свободу в пределах конкретной общины, а не всей Церкви Христовой. Некогда Эрнст Кеземанн заявил, что "Новый Завет обосновывает не просто единство Церкви, а единство в многообразии версий". Даже в самом Новом Завете нашла свое отражение практика многообразия сообществ. Церковь может с уверенностью пользоваться своим разнообразием и не должна впадать в иллюзию, что единообразие даст ей организационные преимущества, которые нельзя с пользой получить иначе. Нам нужны подлинные свидетели богатства Реформации. Многообразие общин - это прекрасный удел. Сетевое устройство Церкви не просто привлекательно миссионерски и социально;  оно способно значительно усилить ее.

Я делаю вывод: Лютер и Кальвин сильно отличаются друг от друга. Но Евангелическая церковь нуждается в обоих. У них были сопоставимо острый ум. Но если Лютер помнил о грядущем Царстве Божием, которое единственно способно преобразить Церковь и мир, то Кальвин делал упор на усилия возвестить Слово Божие и Церкви, и миру. И если Лютер настаивал прежде всего на порядке и устойчивости, то Реформация изгнанников была особенно чувствительна к излишней опеке власти. Можно перечислить много что еще. Но  Реформация действительно имеет два крыла, без которых ей угрожал бы абсурд.
 
1. Эта статья во многом обязана идеям Хайко Обермана. Его картина Лютера не является всеобъемлющей, но весьма способствует прояснению тех аспектов реформатора, которые не мешало бы помнить сегодня.
2.  Я думаю , что опыт Лютера во время грозы был решающим для его монашества.
3. Можно было бы отметить акже движение средневековой теологии и философии XIV - XV вв., т.н. Via Moderna, которое  является ключевым для развития мысли Лютера и Кальвина. Для понимания Церкви оно имело далеко идущие последствия: Церковь больше не рассматривалась как излияние природы Бога, но как сообщество людей, исполняющих Его волю. Церковь свята не сама по себе, а как исполняющая волю Божию (СПОРНО! - Пер.). Без этого сдвига трудно понять почву Реформы.
4. Наряду с этими двумя часто выделяют очень разнообразных традиции; некоторые из них даже не попали в поле зрения реформаторов. Они выходят за рамки нашего разговора.
5. Кроме того, что должны быть два крыла, всегда стоит иметь в виду, что Лютер не был только "пузатым", а Кальвин - человеком с головой, лопающейся от идей.
6. Следует иметь в виду, что образы здесь всегда понимались только в богослужебном контексте. У реформатов никогда не было принципиальной враждебности к искусству; приписывать ее - даже не преувеличение, а просто ошибка.
7. Церковная история, увы - не всегда история богословия. В ней всегда есть человеческая воля, интересы и другая суета.    

* Взгляд на ЛС представляется сильно преувеличенным по факту ряда ересей в нем. - Пер.