520 лет назад, 10 ноября 1483 года, в Эйслебене, в далеком восточном углу Германии родился Мартин Лютер. Почему мы поздравляем друг друга с этим века спустя? Какое счастье  приносит нам память о времени и исторических фигурах, столь далеких от нас? Это вполне можно объяснить тем, что Мартина Лютера началась Реформация,  что он стоит у истоков нашей протестантской Церкви и является одной из величайших фигур немецкой истории и языка. Но вы можете взглянуть на этот памятник Мартину Лютеру также с совершенно другой стороны. На самом деле он был величайшим смутьяном в истории христианства, а Реформация - одним из самых существенных потрясений, которые знала история Церкви, переворотом, коренным образом завершившим христианское единство. Даже разделение между Церковью Запада и Византийской Восточной Церковью в 1054 году никогда не имело столь огромного исторического влияния, как разрыв католицизма и протестантизма в начале современной эпохи. Должны ли мы с нетерпением ожидать сегодня, что, вспоминая об этом разделении, имя человека, юбилей которого мы празднуем, отметят как главного злодея? Разве все случившееся не остается даже сегодня одним из важнейших камней преткновения для экуменизма, а сам Лютер - главным нарушителем спокойствия?

Именно поэтому в 1998 году были огромные дебаты по поводу общего евангельско-католического заявления о доктрине оправдания: как относиться к учению Лютера, которое однажды уже вызвало Реформацию? В итоге формирования консенсуса вышел в свет документ настолько разбавленный, что он постепенно исчез со сцены. В том же году возник новый резонанс, теперь уже из-за общей Вечери. Собственно, и тогда, 500 лет назад, это был центральный пункт разногласий. И снова из-за Лютера обвиняют друг друга и католики, и протестанты. Папская энциклика Ecclesia et Eucharistia, вышедшая в апреле 2003 года и возвещающая "истину Католической церкви", разоблачает "двусмысленность по отношению к таинству", возникающую, если признается протестантское рукоположение духовенства.

Протестанты знают, каков фон всех этих утверждений, касающихся решающих позиций  лютеранского богословия, всегда включавшихся в принципы евангелической доктрины. С католической же стороны это выглядит так, что она обеспокоена собственным вероучением. Уже давно между протестантскими и католическими общинами существует очень конкретная экуменическая практика, вышедшая из-под влияния возражений богословов-профессионалов, и считается, что чем меньше в ней догмы, тем лучше. Можно ли, в самом деле, до сих пор, в век квантовой физики, биоинженерии и глобализации спорить о том, совершается ли присутствие Христа в Вечере  в виде пресуществления или консубстанциации, совершает ли их священник , рукоположенный епископом, или "только" назначенный служитель, и требовалась ли девственность Марии, чтобы Иисус пришел в мир незапятнанным? Мы видим сегодня совершенно разные требования к религии, ибо люди ожидают, что она будет олицетворением современных ценностей, социально-этической приверженности и диаконии, профессионального окормления в чрезвычайных ситуациях и широкой терпимости к другим конфессиям. И если, возможно, харизматически окрашенные свободные церкви правы - то не проще ли разбить все богословие об пол, ибо прав лишь тот, кто получил Святого Духа? 

Когда мы рассуждаем так, мы понимаем, конечно, что все это означает, что мы давно движемся в определенном направлении - а именно в сторону произвола. Но иметь свою собственную позицию не означает, что толерантность гораздо больше, чем равнодушие. Если мы не рассматриваем природу Святого Духа, это значит, что харизматический акцент - часто не более чем произвольное использование мнимой исключительности. И церковь, которая открывается миру в такой форме, что все, что она делает, явно может быть заменено практикой психологического консультирования, едва ли будет иметь более важное значение в мире, чем светские правила, и если она и будет что-то проповедовать, то ее вряд ли вообще заметят. Так что если нам взбредет в голову  верить  как христиане - евангелисты и действовать таким образом. мы должны быть в состоянии определить то, что мы подразумеваем под «евангелистами» вообще. Без этого даже самый "экуменический" разговор не имеет смысла.

Но что именно делает протестантизм таковым - определить не так легко. Что именно до сих пор считается протестантским исповеданием или самосознанием? Существует ли это сейчас? Во всяком случае, ясно, что разговоры о кризисе протестантизма идут уже больше века, и к ним уже все привыкли. В 1987 году известный журналист Иоганн Гросс во Frankfurter Allgemeine Zeitung после прочтения исследований по EKD (Евангелической Церкви  Германии) писал: "Никому даже не интересно следить за судьбой немецкого протестантизма. 400 лет славной истории подходят к концу. Если через век в Европе еще останется Церковь, то она будет католической".

Я не знаю, сбудется ли это предсказание. И хотя я  не думаю, что католики от этого будут счастливы, но стоящая за этим утверждением критика в любом случае должна восприниматься всерьез.  400 лет протестантской истории - это действительно славный путь, и то, что началось с Мартина Лютера, несомненно ключевой фактор немецкой и европейской интеллектуальной истории. Философы, такие как Лейбниц, Кант, Гегель, Ницше и Кьеркегор, поэты Гердер, Гете и Шиллер, люди искусства, такие, как Герхардт, Телеман, Бах, Брамс и Альбрехт Дюрер, ученые - Кеплер, Макс Планк и Вайцзеккер - все они  обязаны своим существованием той системе образования, что создала Реформация. Развитие идеи свободы, прав человека, буржуазный либерализм, ценность личности и, следовательно, все современное развитие было немыслимо без влияния протестантизма. Эмансипация науки от богословской опеки, свобода совести, религии и убеждений имеют протестантские корни.

Но, как справедливо заметил Гросс, все это было - и было пущено по воде. Сегодня протестантизм в Германии сталкивается со всевозрастающими трудностями. Во-первых, его история не гарантирует ему успеха. Плюрализм, свобода совести и особое положение личности развиваются уже на протяжении веков. Сегодня индивидуализация общества выталкивает множество людей из традиционных институтов и прежде всего из Церкви. Немецкий протестантизм также в значительной степени утратил свое политическое и социальное значение. Даже в середине ХХ века благодаря таким своим  представителям, как Нимёллер, Теодор Хайс и Густав Хайнеманн,  он еще воспринимался как оплот пацифизма и социальной справедливости. Это было также неизбежно в те дни, когда протестантские общины и верующие ученые, такие, как Вайцзеккер, предлагали новые пути и решения в конфликте Востока и Запада. Сегодня те, кто занят поисками консенсуса в EKD, знают, что пока их высказывания появятся, они уже устареют. Много ли сегодня среди немецких протестантов серьезных богословов?

Прославленные во всем мире евангелические университеты в значительной степени лишь плывут по течению современных дискуссий. И даже там, где удается выразить богословские проблемы, церковные чиновники из ложно понятого чувства гармонии превращают решения в надоедливые банальности. Все это не может оставаться так как есть, даже если первые века протестантской веры не были столь славными, как нам кажется сейчас. Всегда у нее были  взлеты и были падения. Но как раз в кризисных ситуациях по-прежнему стоит искать новые пути, и подлинное беспокойство нашего протестантизма было и все еще может быть о том, чтобы вернуться к христианским истокам - в смысле не ностальгии или даже преображающей перспективы, но с простым вопросом: почему? Что на самом деле случилось изначально и откуда возникло все это развитие, наследниками которого мы считаем себя сегодня? Итак, добро пожаловать на юбилей Мартина Лютера!

Редко у человека есть такая глубокая историческая укорененность и органическая связь со своей эпохой, как у нашего реформатора. Его жизнь отличает, несмотря на сильнейшие перепады и крайний драматизм, удивительная внутренняя  согласованность и простота. Эта жизнь начинается в 1483 году в городе Айслебене, столице небольшого графства Мансфельд, и заканчивается 63 года спустя там же. Здесь Лютер умер в 1546 году во время политической посреднической миссии к графам Мансфельда. Между этими рубежами жизнь Лютера прошла с некоторыми исключениями в пространстве Тюрингии и Саксонии.  Будучи молодым монахом, он некогда отправился в Рим, а затем по вызову императора посещал Кельн, Хайдельберг, Аугсбург и, наконец, Вормс. В последующие годы состоялась встреча со швейцарскими реформаторами в Марбурге. В 1511 году 28-летний Лютер попал в Виттенберг, где стал преподавателем, и в этом небольшом городе прошла почти вся его оставшаяся жизнь.

Итак, это была целеустремленная и устойчивая в профессиональном плане жизнь. Из нее 18 лет Лютер потратил на учебу и преподавание в университете. Еще как монах он стал профессором и остался им до конца жизни. Он был также проповедником - сначала в монастыре, затем в Виттенберге и, наконец, по стране. И это была жизнь, бурная даже для своего времени. Любая внешняя устойчивость, конечно, не вписалась бы в такую вулканическую мощь, изменившую мир. Но при всем этом в Лютере поражает внутренняя цельность. Внезапное решение молодого магистра стать монахом  не имеет характера радикального переворота в манере обращения Павла. И хотя это было главным и никак не запланированным поворотным моментом в его жизни, все же этот шаг все еще находится в поле типичного для него на тот момент благочестия, хотя к нему и подтолкнула близость смерти в часы урагана, в который молодой Лютер попал в 1505 году.

Второй поворотный момент его жизни - прорыв к Реформации - был не столь крутым для стороннего взора. Если перед вступлением в монастырь и началом изучения Библии Лютер испытывал сильное напряжение, то теперь это был далеко не начинающий монах и опытный преподаватель университета, работавший столь интенсивно, что лишь со стороны случившееся могло бы показаться неожиданным. Той лавине выводов и решений, которая излилась из него, могла предшествовать лишь постоянная молчаливая концентрация и умственная работа над Писанием и исследованиями. Читать, размышлять, писать и говорить - вот что с ранней юности до последнего дыхания было основной деятельностью Лютера, масштаб которой сегодня лишь приблизительно ощутим по ее печатной части.

Полное собрание его сочинений включает почти 200 томов, в том числе более 2000 проповедей, которые, ясное дело, писались не на компьютере, а гусиным пером. 
Надо сказать, однако, что развитие Лютера в юности было явлением вполне нормальным. Он происходил из бюргерской семьи. Его отец был горняком и положил серьезные усилия, добившись процветания небольшого, но крепкого дела. В такой ситуации кажется вполне разумным амбициозное желание родителей, чтобы сын превзошел их. Окончив обычную тогда школу, Лютер поступил в 1505 году в университет Эрфурта. Отец прочил ему карьеру адвоката, поскольку в Европе XVI в. юридическая профессия предоставляла горожанам наилучшие возможности для продвижения. Князья и городские учреждения имели огромную потребность в советниках, чиновниках, дипломатах и других должностных лицах.

И вот наступил шторм, о котором мы уже упомянули. Лютер обратился к Богу после глубочайшего страха, вызвавшего резкое изменение цели всей жизни. Он оставляет уже очень далеко продвинувшиеся занятия и вступает как монах в орден августинцев-отшельников - один из самых строгих и аскетичных монашеских орденов того времени. Отец был в шоке, и сердечные отношения с сыном у него так и не восстановились. Но Мартин Лютер не изменил своего решения.  Августинцы имели хорошую репутацию, как из-за строгости их жизни, так и из-за их учености. Познакомившись с Лютером, настоятель принял решение немедленно продолжить обучать его в Эрфурте, но уже богословию.

Вскоре Лютер от имени ордена был поставлен преподавателем. В 1512 году он становится доктором богословия, то есть приобретает высшее академическое звание, существовавшее в тогдашних университетах. Он был направлен в Виттенберг, где орден поручил ему принять профессорскую должность. В то же время он является заместителем главы виттенбергского подворья августинцев и, наконец, окормляет десять монастырей ордена в Саксонии. В течение десяти лет блестящей карьеры в Виттенберге Лютер читает лекции по всем библейским книгам, особенно Псалтири, а также Посланиям к Римлянам, Галатам и Евреям. И хотя у Лютера уже были большие перемены в жизни, они явно не были революцией.

Лютер был прежде всего чадом своей эпохи. Он и его современники не узнали, что с ними завершилось Средневековье и началось Новое время. Но то, что это было время перемен, время кризиса, почувствовали очень многие люди. С одной стороны, это действительно было своего рода "время конца времен". Универсальный миропорядок Средневековья завершался, и мир, созданный и упорядоченный Богом, казалось, был в смятении. Политически в значительной мере воцарилась анархия. Князья выступали против императора, города против епископов, рыцари против торговцев, крестьяне против дворянства и все вместе против священников и тирании, установленной Римом в Германии. Овец стригли и не пасли - и как это напоминает современную ситуацию! С другой стороны, усиливался разброд в религии. 

Никогда еще не было так много паломнических братств, измерявших религию поклонением реликвиям, как в это время. Их пышное благочестие отражало страхи и предчувствия людей. Стремление найти безопасность на фоне общего кризиса сознания побуждало людей страстно стремиться к Богу. В наше время потери общих ценностей и усиления  личных экзистенциальных беспокойств многие переживают подобный опыт, ударяясь в эзотерику, в модные "новые" религии, в харизматические круги или другие формы религиозных или политических доктрин, часто дающих обществу нереальные обещания или создающих ложную безопасность.

Лютер опасался за свое спасение и не был удовлетворен решениями, предлагаемыми монашеской аскезой и другими средствами благочестия, предлагавшимися существующей церковью. Именно порядок исповеди и покаяния не устраивал его строгую совесть. Он жил с доминирующим тогда понятием о строгом, карающем Боге, требующем  любящего послушания и безусловного выполнения всех Его требований. Церковь предлагала свое посредничество, давая туманные обещания спасения и прощения грехов, требуя взамен наличие богатых денежных и материальных пожертвований. Ожидалось, что так можно сделать что-то для ушедших близких, сократив продолжительность их пребывания в чистилище. Но что можно было реально сделать для  спасения, будучи на земле?
Что говорила обо всем этом Библия? Лютер не открыл Писание заново, как некоторые восторженные протестанты считали позже.

Библия всегда высоко ценилась в Средние века, хотя ее копии были в дефиците и грамотных было немного. Когда Гутенберг изобрел печатный станок с подвижным металлом, тиражировать Библию стало намного проще. Также возросла грамотность, особенно среди горожан. Таким образом, печатный станок стал решающим фактором в успехе Реформации. Ученые и богословы в университетах всегда имели возможность читать Писание и толковать его. Новым, однако, был способ интерпретации Библии, предложенный Лютером. Он освободился от прежних жестких теорий толкования, нашел древние оригиналы и способы понимания их содержания. Это был поиск нового в старых книгах, и именно так возник знаменитый вопрос Лютера о значении заявлений Павла о справедливости Бога.

Само исследование Библии первоначально привело к решению этого вопроса: может ли Бог любить грешное творение, если никто не может исполнить все заповеди Божьи и у человека нет сил любить Бога бескорыстно, и может ли такой Бог быть назван справедливым? Не будет ли Бог, что выше справедливости, неприступным тираном? В детальном анализе Рим.1.17 Лютер, наконец, расстался с этой апорией, казалось бы, неразрешимых вопросов. "Потому что в Евангелии раскрывается Божья праведность (Justitia Dei), которая приходит от веры в веру, как написал пророк Аввакум: "Праведный верою жив будет".

Давайте послушаем самого Лютера, позже писавшего о том, как он сделал это открытие: "Я ненавидел это слово Justitia Dei, потому что я был научен понимать его философски... Формальная или действенная справедливость предполагает, что Бог всегда праведен, а грешники и беззаконники будут наказаны. Хотя я жил как монах без упрека, я чувствовал, что я грешник пред Богом, и это крайне беспокоило мою совесть. Я не мог поверить, что можно удовлетворить требования Бога. Я не любил, более того, я ненавидел праведного Бога, Который наказывает грешников, и втайне я кощунствовал и роптал на Бога, и говорил: «Как будто, действительно, не достаточно того, что несчастные грешники, вечно потерянные через первородный грех, подвергаются всякого рода бедствиям и карам по закону Декалога, и Бог лишь добавляет боль к боли через Евангелие, в котором Он угрожает нам гневом Своей праведности!».

Таким образом, моя совесть жестоко мучилась. Тем не менее я настойчиво напирал на сложные места у св.Павла, горячо желая понять, чего же хотел апостол. Наконец, по милости Божией, размышляя днем и ночью, я обратил пристальное внимание на контекст слов, о которых говорил, а именно: «В Нем правда Божия, как написано: «Праведный верою жив будет». Так я начал понимать, что правда Божия состоит в том, что праведный живет даром Божьим, а именно верой. И в этом смысл правды Божией, открывающейся через Евангелие, а именно, пассивной праведности, которой милосердный Бог оправдывает нас через веру, как написано: «Праведный верою жив будет». Здесь я почувствовал, что я как бы родился заново и вступил во врата рая. Все Писание открылось передо мной с совершенно другой стороны. Тогда я стал восстанавливать его в памяти. Я также проводил аналогии с другими понятиями: так, дело Божие – это то, что Бог делает в нас, сила Божия – это то, посредством чего Он делает нас мудрыми, и все наше спасение есть слава Бога. И я восхвалял Слово с любовью, столь же великой, как ненависть, которой я ненавидел правду Божию. Слова апостола Павла были для меня поистине вратами в рай".

Таким образом , Лютер был первым, кто по прошествии многих веков церковной истории, через тысячу лет после Августина, снова встретился с оригинальным Павлом. И в Рим.1.17 он узнал, что Бог прав не только потому, что Его закон свят, но что Евангелие открывает праведность Бога в прощении грехов. Это открытие знаменовало собой фундаментальный разрыв в богословском мышлении и изменение в его связи с Церковью в целом. Древнее развитие Церкви во многом опиралось на вопрос: что должны делать люди - в плане не только набожности, но и нравственного поведения - чтобы обрести доступ на небо? Однако в основе Евангелия лежит весть о спасении, которое должно быть приобретено людьми именно как любезный дар Бога. Человек лишь доверяет Богу во всем, что Он делает для него. С другой стороны, Бог дарит Свое спасение только там, где разрывается прежний порядок смыслов.

В Своем бессилии на Кресте Христос становится Братом людей. Божья любовь к людям раскрывается в самой глубине страданий. Таким образом, она явлена Богом при определенных с Его же стороны условиях. И эта благодать явлена не в виде церковных таинств как некоей овеществленной "Божественной медицины", но имеет место в историческом событии завета мира на Голгофском кресте, который относится ко всем людям (в кальвинизме только к Церкви. - пер.) и к нам лично.  Послание Библии имеет смысл не просто в виде фактов о жизни и служении Иисуса, но как личная весть об истине: Бог смотрит на меня.

В соответствии с новым представлением о спасении были иначе восприняты и условия принятия его человеком. Вера означала теперь не просто признание христианского послания, но полную и безраздельную капитуляцию человека перед Богом и Его спасением. Человек, взирающий таким образом на Христа, обретает то, что Христос сделал для него. Эту концепцию веры, звучавшую в проповеди и Павла, и Иисуса, возобновил Лютер.  Он сделал это вполне сознательно, когда понял, что нет более безнадежного абсурда, чем все счета и меры между Богом и человеком. Это означало ответ на его собственные экзистенциальные вопросы, которые он получил. Милосердный Бог не может быть "завоеван" нами, Его можно только получить, и то только силой Креста Христова, через которую   человек находит уверенность в своем спасении, которую никакие собственные усилия не дадут ему никогда.

Это не исключает того, что христианин может делать добро. Конечно, человек , который был затронут благодатью Божией, будет освобожден от своих страстей и приземленных задач, и он реально сможет творить добро. Но он не делает этого, чтобы спасти себя перед Богом или что-то заслужить, ибо все наши действия слишком малы и часто далеко не бескорыстны. Однако человек, обретший Бога, творит добро из любви к Нему, к людям и к творению. 

Некогда Церковь связывала избавление от греха с четко определенными событиями в жизни верующих. Можно четко сказать, что исповедь и епитимия связывались с прощением и отпущением грехов, а раскаяние было условием этого, по крайней мере в теории. Лютер подошел к этому с другой стороны, через свою новую интуицию примирения с Богом во Христе. Грех для него - не просто нечто аморальное, но избегание человеком Бога, его желание быть самостоятельным, жить так, как хочется, а не как Бог велит. Поэтому всякий грех есть особая форма неверия. В таком случае прощение не может состоять в некой сделке между Богом и человеком: я делаю добрые дела, поэтому Ты меня прощаешь. На самом деле прощение есть слава Бога , Который стал видимым в Своем воплощении и праведности раз навсегда. Только так Бог простил нас, в то время как Церковь может лишь принять это. И покаяние в таком случае есть не тот или иной индивидуальный акт или любого рода личные усилия, но фундаментальный этос христиан как таковых.

Покаяние означает, что я осознаю, что я грешник, что я непрерывно отпадаю от Бога, чтобы преследовать свои собственные цели. Если я осуждаю себя как грешника и понимаю, что есть только один Праведный, а именно Христос, я оказываюсь перед Богом истины. И это истинное суждение принимает Бога и говорит мне, грешнику, что Он хочет сделать праведность Христа моим достоянием. Следует иметь в виду, что только Бог делает меня праведным. Когда Он сотворил меня, я был не таков. Мы остаемся грешниками, видя Его справедливость, но мы праведны в силу того, что мы под взором Бога и Его приверженностью и любовью.

Таким образом, мы молимся со всей уверенностью: Отче наш, и можем просить Его: прости нашу вину! Будучи детьми Божьими, мы все еще грешники. Однако я не только признаю свои недостатки, как многие грешные люди; я признаю , что Бог прав, и что только те, кто оправдан Богом, воздают Ему славу. Это создает новое состояние верующего в обращении к Богу в покаянии за прошлое, ибо он видит, что из его сердца продолжают исходить грехи, но при этом может быть счастливым, будучи уверен в Божьей милости. Мысль Лютера здесь заметно отличается от многих религиозных понятий наших дней, воспринятых от ривайвелизма XIX века. Лютер никогда не говорил о возрожденных христианах.

С другой стороны, он отличал обращение от крещения, считая, что то и другое есть не одно и то же, но уникальные дары милостивого Бога. И не я отдаю свою жизнь Иисусу, как иногда говорят сегодня, но я получаю в вере новую жизнь от Бога, полностью освободив и опустошив себя от претензий на праведность и предоставив только Богу действовать. Для Лютера только Бог милостивый Делатель, человек может лишь с доверием принять Его дело. Это принятие будет включать в себя дерзновенную веру, ибо, как говорит Лютер, верить значит   целиком и полностью полагаться на Божью благодать и на Его обетование. Все остальное было бы снова человеческими делами, попыткой подменить Божью благодать, чтобы чем-то обязать Бога, как это делал Рим.

Лютер высказал эту идею истинного покаяния христиан в знаменитых 95 Тезисах, сформулированных как приглашение коллег к ученой дискуссии. Он опубликовал их, сначала разослав, а затем  31 октября 1517 года разместив на двери Замковой церкви, ставшей доской объявлений университета Виттенберга. Горожане, студенты и печатники увлеченно читали их, чувствуя, что запахло жареным. Будучи напечатаны в виде листовки, Тезисы ошарашили всю Германию. Они действительно содержали ответ, которого люди ждали, но при этом задали еще больше вопросов, заставили мыслить шире, взглянуть на  церковные заявления и традиции под микроскопом, таким образом, отрывая людей от них. С открытием, сделанным мало кому до того известным монахом, началось великое мировое движение - Реформация.

Три года спустя, в 1520 году , Лютер опубликовал свои идеи о сущности Церкви. Истинная Церковь есть невидимая Церковь, но в то же время Церковь как тело Христа -  это сообщество тех , кто во Христе примирен с Богом. И это сообщество не совершает спасительную жертву, но получает спасение от Бога. Если Церковь воспринимает свою задачу именно так, то она несет спасение рабам Божьим. И она делает это в проповеди Евангелия, в преподании причастия и в провозглашении прощения грехов. Это соображение имело драматические последствия. Если мы, верующие, как таковые есть Церковь, то все мы также поддерживаем это исцеляющее открытие. Каждый христианин есть священник, поэтому парадоксально, если есть особое священство, когда остальной народ сидит на скамьях. Абсурдно наличие папы и иерархии, потому что ни один христианин не может изготовить тело Христа или передать его другим.

Также абсурдно, если священник претендует на особую святость через целибат. Церковь не может исключать кого-либо из Вечери, ибо она сама лишь приглашена к ней, а Сам Христос является ее Главой и Господином*.  Причастие является знамением слов Христа о том , что Он всегда хочет быть среди нас и простить нас. Таинство есть видимое Слово. Таким образом, нельзя усваивать значение таинств многим обрядам, но к таинствам относится лишь то, что установлено Самим Христом, как живым Словом, преподающим Себя, а именно Крещение и Вечеря. 

Все это означало, конечно же, лобовую атаку на Рим. Понятие священства всех верующих ставило под сомнение непогрешимость папы и официальной церкви, а также разделение священников и мирян. Было поставлено под сомнение и увеличение числа таинств, ибо библейски обоснованы только крещение и причащение. Можно было бы попытаться "уломать" Лютера в открытом споре, где у профессоров нашлось бы что возразить ему по существу. Попытка показать, в чем он неправ, позволила бы находить компромиссы и развивать новые формы. Вместо этого было достаточно поверхностное испытание Лютера. В конце лета 1520 г. он был объявлен еретиком и поставлен вне закона. Это решение остается в силе и сегодня.

Лютер был поражен суровым и несправедливым судом. "Бог побудил меня прибегнуть к вам, но теперь моя душа не найдет покоя, пока вы не изменитесь или не погибнете" - бросил он своим обвинителям. Теперь  для него была только одна власть в Церкви, не папа, но Писание - Писание не как просто книга закона, и не как "бумажный папа", по выражению самого Лютера, но как целостный источник христианской истины, как принцип суждения, которым должно измеряться все благочестие и богословие. Некоторые библейские книги Лютер не слишком ценил. Послание Иакова он называл "соломенным", и не жаловал также Апокалипсис - по той причине, что в нем слишком мало говорится о Евангелии. Так в центре внимания и всей интерпретации Библии у него оказывается вопрос о том, "что сделал Христос", и разработка того, что для нас есть Благая весть, "хорошая новость", и вся освобождающая история избавления людей Богом. И это послание, которое раскрывает Евангелие, мы можем узнать в нашем личном чтении Библии и в слушаемой проповеди. Ибо только тогда мы приходим к правильной вере. Это не страх Божьего наказания, но вера, которая доверяет Божьей любви все, даже прощение моей вины.

Как часто в истории протестантского богословия и поклонения люди не следовали этому понятию Лютера! Их проповеди пугали и заставляли бояться Бога больше, чем любить Его, говоря больше о дьяволе, чем о Христе. Но Евангелие хочет победить людей  любовью, а не запугать их. Если говорить с точки зрения закона, мы никогда не будем выполнять его целиком, но Христос уже исполнил его от нашего имени. Конечно, спасительное Евангелие и убивающий закон неразрывно связаны между собой, но они явно отличаются друг от друга и всегда Евангелие должно иметь окончательное и решающее слово в проповеди.

Гонения на еретика и его идеи становились все более серьезными, ибо число сторонников Лютера быстро росло. Количество сочувствующих среди немецких князей увеличилось настолько, что Лютер мог относительно безопасно продолжить работу, несмотря на остракизм. Его собственный суверен Саксонии предоставил ему защиту, и риск для жизни уменьшился. Но теперь Лютер должен был столкнуться с другой проблемой для себя и своих последователей. Те, кто верили только Евангелию благодати Божией, а не церковной опеке, должны были отделиться от прежней церкви и выработать новые, евангелические формы церковной жизни. Лютер погрузился во все эти задачи. Он разработал новые формы поклонения, он призвал князей и советников к проведению реформ в школе, чтобы весь народ мог читать Библию, он перевел Библию полностью и тем самым обновил немецкий язык, он разработал катехизис для детей и переработал почти все разделы богословия. Он должен был обучать новых пасторов, развивать диаконические формы для новой церкви и формировать поместное церковное устройство. Его удача была в том, что вокруг него оказалось много достойных людей и друзей, которые, в свою очередь стали реформаторами в Германии и вокруг нее.

Но это не исключало и того факта, что к духовной проблематике Реформации все больше примешивались политические и социальные интересы, влиявшие на ее направленность. Фанатики и радикальные спиритуалисты, стремившиеся пойти дальше Лютера, создали собственные направления. Крестьянская война 1524-25 годов и ее кровавое поражение затронули рыцарей, очертя голову бросившихся в эту опасную авантюру, поскольку они рассчитывали на новые вольности и хотели приобрести собственность старой церкви, особенно монастыри. Многие князья и купцы поддержали Лютера просто ради своих интересов. Так Реформация стала политическим движением и привела к расколу всей Германии и Европы, причем не только из-за Лютера, но и лишь с некоторой зависимостью от него - как это было с Цвингли и Кальвином в Швейцарии, откуда реформационное движение распространилось также на Францию и Нидерланды. Поколение после Лютера еще пыталось сохранить мир, но в 1618 году все его усилия рухнули и  Тридцатилетняя война опустошила Германию. Итогом ее стало разделение страны на католическую и протестантскую часть, сохраняющееся и теперь.  

Все эти события уже не относились только к Лютеру. В них приняло участие множество других людей, и  к лучшему или к худшему, но каждое поколение имело возможность открыть для себя Реформацию заново и внедрить ее идеи в свое время. Именно поэтому существует та ответственность, к которой призывает нас Лютер.  "Обратите внимание на мои слова и забудьте о моем ничтожестве" - говорит он сам в проповеди. То, что хотел сказать Лютер, должно, по его же словам, убеждать само по себе, а не привязывать к его персоне.  "Да кто такой Лютер? Учение это не мое, а за него я распинаюсь для всех. Почему же я, бедный вонючий червь, должен закрывать глаза, что дети Христовы дают Его истине мое имя? Я не хочу быть наставником". Конечно, такие заявления способны придать ему особую привлекательность.

Лютер был чрезвычайно сильной личностью, в силу чего его обаяние затрудняет суждения о нем. Но, возможно, здесь скорее проблема с нами, ибо, имея дело с такими исключительными личностями, мы обычно колеблемся между признанием и отвращением, между восхищением и острой критикой. Таким образом до сих пор толкуют резкие заявления Лютера против Крестьянской войны, конечно же, вырванные из контекста и часто цитировавшиеся позже в неаккуратных перепечатках его сочинений. Его поздние выпады против евреев после Холокоста бесспорно представляются возмутительными. Не следует пытаться оправдывать действия Лютера там, где он перестал играть по собственным правилам; его борьба за истину от этого нисколько не прибавит авторитета. Лютер всегда ставил задачей переубедить противников, а не сломить их внешней силой. Это было очень толерантным отношением для XVI в., но в еврейской теме не сработало.

Следует иметь в виду, что такие заявления были довольно обычными для своего времени с его амбициозными и оскорбительными манерами в риторике, когда полемика оборачивалась серьезной клеветой. У Лютера что было на уме, то и на языке. Общая картина, однако, бесспорно показывает его высокий интеллект и эстетический дар, огромную продуктивность в сочетании с упорным трудолюбием, титаническую работоспособность и чувство ответственности, порой вызывавшие тяжелые физические страдания и депрессивные настроения. Конечно, это был не святой, но человек со своими противоречиями, одновременно привлекающий и отталкивающий. "Я явно не ангел", "я не пастырь, а овца, причем тупая"  - говорил он сам. Смирение сочеталось в нем с крайней самонадеянностью, сердечность и мягкий юмор - с грубой, никого не щадившей полемикой. Однако практически всегда высказывания Лютера можно понять через призму его понятия о вере: он считал себя грешником и спасенным. Кто знал его как грешника, был вправе оценивать его поведение в мире, и его слава или позор зависят только от Судии. Но тех, кто знает Бога и Его прощение,  не слишком волнует, что люди будут об этом говорить  и думать, ибо у них есть право на свободу и дерзновение перед Тем, Кто дал им смотреть на все новыми глазами - глазами любви.  

Этой любви к людям мы находим у Лютера очень много - в его утешительных пастырских письмах к больным и умирающим, в его великой любви к жене - Катарине фон Боре, к которой он обращался с нежными письмами и на смертном одре, в сострадании к самым измученным слоям населения. Дух Лютера  мы видим также в описаниях многих соблазнов, которым он подвергался. Даже его современные противники готовы признать его чувство ответственности и обвинения, которым подвергала его собственная совесть. "Я, бедный Лютер, должен был сделать все и еще больше... Как часто мое сердце обвиняло меня, а противники находили сильный аргумент: ты что, самый умный? Все остальные заблуждались столько времени? А если ты неправ и ведешь столько людей в заблуждение, чтобы они были прокляты навеки?".

Разве нельзя сказать, что это не просто совесть, а боль за совесть всех, кого он взял на совесть свою? Проблемы, которые распространялись на его общественное служение с его непредсказуемыми последствиями, сопровождали его на протяжении всей жизни, и он чувствует их как нападения дьявола. "Когда я просыпаюсь, дьявол готов состязаться со мной до тех пор, пока я не скажу: поцелуй меня в задницу". Радость и печаль всегда были тесно связаны между собой у Лютера, который порой убеждает себя  верить в Божью благодать и часто жалуется, что у него нет той уверенности, что ему подобало бы иметь. С этим опытом он также закончил свою жизнь. Тот, кто начал свой путь как нищий монах, умирает со словами: "Мы нищие. Это правда".

Так все-таки: почему Лютер? Конечно, он дорог нам не в том смысле, что богословие Лютера во всех отношениях представляло бы собой обязывающую догму. Но оно во многом остается стандартом, по которому и сегодня должны быть измерены богословские заявления протестантизма. Руководящим принципом богословия Лютера, его смысловым центром безусловно было оправдание. Оно остается также центром Библии и Евангелия - и тогда, и сейчас. Именно поэтому нас не должны волновать сомнения, которые вызывает недолжный, неразмышляющий библицизм, делающий из Писания "бумажного папу". Учение об оправдании подчеркивает освобождающее Евангелие как фактический центр Писания. Оно является залогом, покрывающим весь риск протестантской веры.

Отступление от протестантизма по существу есть борьба современности с твердыней традиции, для которой исключительность небольших групп сама по себе содержит противоречие. История отношений Бога с людьми остается открытой и, следовательно, мы остаемся зависимыми от оправдания Бога. Лютер рассматривает протестантизм прежде всего как доктрину оправдания нечестивого, которое определяет веру и жизнь в свободе. Эта свобода для верующих есть свобода от греха, а также от любых своих претензий перед Богом. Но, с другой стороны, она проявляется внешне в делах любви христиан к ближнему, а также как свобода отношений  между верующим и Богом от любых светских и духовных иерархий. Эта свобода отвергает также все формы угнетения людей людьми. 

Лютер сформулировал эти две стороны свободы в одном из своих сочинений в известной диалектической декларации принципов: "Христианин свободен от всех как господин. Христианин подчиняется и служит всем как раб". Эта лютеровская диалектика свободы в вере и рабства в любви является выражением коммуникативного понимания свободы. Я получаю свою свободу как Божий дар, чтобы делать добро другим. Это исключает индивидуалистическую свободу простой самореализации. Роковой эгоцентризм современного человека делает его не способным любить - ни ближнего, ни сообщество, ни Бога. Именно на этом фоне дело Лютера не напрасно, и он не перестает быть для нас интересным и полезным среди споров и учености нынешнего мира.